Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский
По краям дороги темно-зеленой пеной протянулись низкорослые, но густые, местные леса. Местами эта пена становилась белой или розовой от цветущего жасмина и миндаля. Было так красиво и так легко, словно это сон был, а не явь. Но от того, что все происходило на самом деле, ощущение создавалось еще более щемящее. Я знал, что как бы дальше ни сложилась моя жизнь, я этот миг уже никогда не забуду. Он останется во мне, и я смогу вновь его переживать снова и снова, если мне станет плохо. Это было сокровище. Не такое, как всякие там бриллианты, которые могут у тебя украсть или сам потеряешь. Это не мог у меня украсть никто. И даже если меня посадить в темницу без окон, я всегда смогу закрыть глаза и оказаться на этой дороге, в преддверии гор и среди розовых цветов миндаля.
Наверное, в этот миг во мне родилось бесстрашие. Мне плевать стало на то. что ребята будут подшучивать надо мной, я спустился в отсек и хотел было сам посмеяться над ними, что они не видят всей этой красоты, но осекся.
Плакали все. И Чучундра, и Чернуха смахивала рукавом слезы с носа, и Ксюша протерла щеку пальцами, и даже Бодрый шмыгал. Они смотрели на ходовой монитор, и плакали от счастья, уже не стесняясь друг друга. И я понял, что этот миг объединил нас больше, чем недавний бой с биотехами на полигоне. Мы теперь все стали родственниками, не зависимо ни от чего. И пусть Чернуха с Ксюшей временами бурчат друг на друга и обмениваются колкостями, пусть Бодрый иногда подтрунивает над Чучундрой, это нельзя принимать всерьез.
– Полезайте на броню! – предложил я, не пытаясь скрыть слезы. – Там в сто раз лучше.
– И Чернуху одну тут оставим? – Бодрый глянул на меня с непониманием.
Я предпочел заткнуться, но усидеть было сложно. Я глянул на ходовой монитор и понял, что мы скоро достигнем гребня перевала.
– Давайте остановимся и погуляем! – предложил я. – Не здесь, а на самой вершине. Оттуда может быт видно море.
– Вершинский же сказал, что когда пройдем перевал, надо выехать на южное шоссе, – напомнил Чучундра.
– Вершинский? – Я улыбнулся. – Вы что, не поняли главного?
– Чего, главного? – пробурчал Бодрый.
– Того, что Вершинский остался на базе. У нас с ним даже связи нет, пока не развернем пункт и не поднимем антенну. Это наш рейд. Не Вершинский теперь главный, а Чучундра. Что он скажет, то мы все и будем делать. Мы сами по себе. Мы вообще можем ехать не только по этой дороге, а свернуть в любом месте. К примеру, у этого озера. – Я ткнул пальцем в монитор, на который Чучундра вывел карту. – Наловить рыбы, устроить пикник. С костром, со всеми делами. Или, вот, тут на карте написано «водопад». Кто-то из вас вообще видел водопад не на картинке?
В отсеке воцарилось молчание, только турбина завывала, подталкивая «Мымру» к гребню перевала.
– Из графика выбьемся, – осторожно нарушил молчание Чучундра.
– И что? Нам разве дали какие-то сроки? Нам назначен день, когда мы должны уничтожить платформу? Или есть срок, когда мы должны поднять антенну?
Снова никто не ответил. Да оно и понятно. Мы ведь никогда не жили без строгих правил. Сначала взрослые решали, что нам делать, что нет, в каком интернате учиться, о какой специальности мечтать. Потом наставники в интернате. А после крушения лайнера за нас все решал Дохтер. Мы так привыкли ходить на веревочке чужих решений, приказов и правил, что теперь не могли этого сделать даже когда от веревочки уже ничего не осталось. Никого нет из взрослых, никто из наставников не может нам ничего велеть, Вершинский командует на базе, а Дохтеру я снес башку лезвием гарпуна. Веревочка осталась лишь в наших головах. И кроме меня некому было ее оборвать там, где она осталась. Потому что голову Дохтеру снес именно я, и это мы с Ксюшей приняли решение поддержать Вершинского, после чего первыми сбежали из лагеря.
– Мы теперь можем делать, что хотим и когда захотим, – уверенным тоном произнес я. – Это наш рейд. Вершинский нас для того в него и отправил, чтобы мы научились принимать решения сами, а не выполнять одни лишь приказы. Оставшись одни, мы вынуждены будем начать думать собственными головами. Другого пути для нас нет.
– Как-то это странно, – признался Бодрый.
– Думаешь, мне не странно? – с вызовом спросил я. – Мы все прошли один путь и слеплены теперь из одного теста. Но мы не должны ходить, как коза на веревке, когда нет ни веревки, не пастуха.
– И что ты предлагаешь? – спросила Ксюша.
– Мы просто боимся, – ответил я. – Все непривычное пугает, и мы боимся поступить, как поступать не привыкли. Умом мы понимаем, что это не страшно, но Вершинский мне во время одной из тренировок сказал, мол, подсознание реагирует только на то, что оно способно воспринять непосредственно. На факты и на очевидность. Нам надо, пусть через силу, сделать непривычное, тогда подсознание поймет, что в этом нет ничего страшного.
– Праздник непослушания, – хмыкнув, произнесла Чернуха.
– Да! – поддержал я ее. – Именно! Праздник непослушания. Давайте устроим его.
– Будем делать, что хочется? – Заинтересовался Чучундра.
– Нет! – я помотал головой. – Мы не привыкли к такому, и поэтому нам не хочется ничего, и ничего не захочется. Давайте будем делать просто что-то непривычное, кому что придет в голову.
– Ну… – неуверенно протянула Чернуха. – Я бы водопад посмотрела. Наверное.
– Принимается! – тут же поддержал ее Чучндра. – Чернуха, останови на гребне перевала, там в сторону должна уходить грунтовка, судя по карте. Она в обход горы ведет к водопаду.
Наконец, мы достигли седловины перевала, но никакой грунтовки увидеть не удалось – все заросло лесом. Зато открылся такой вид, от которого дух захватило.
Чернуха нажала на тормоз, остановив «Мымру» на спуске.
– К дьяволу монитор! – прошептала она. – Давайте, действительно, прогуляемся.
Чучундра возражать не стал, похоже, он целиком принял мою концепцию «праздника непослушания».
– Так, только осторожность соблюдать все равно, – проинструктировал он нас. – Долговязый берет ружье с боекомплектом, Чайка винтовку, Бодрый ручной пулемет.
– Ну… – Бодрый сделал недовольную мину. – Вместо праздника непослушания начинается праздник переноски тяжестей.
– На тебе пахать можно! – урезонил его Чучундра.
С этим трудно было поспорить, и мы все получили выданное Чучундрой оружие. Сам он взял пистолет БМФ-400, боевой планшет с картой и бинокль, а Чернухе всучил легкий гарпунный карабин. Перед выходом я установил для автомата управления огнем стандартный профиль «оборона лагеря», чтобы ни один чужак без рейдового жетона, какие висели у нас на шее, не смог подойти к амфибии беспрепятственно.
Ксюша выбралась из люка первой. Это уже привычка. И у нее привычка, первой соваться в потенциально опасную среду, и у нас тоже привычка, не лезть никуда вперед нее. Последним, как и положено капитану, амфибию покинул Чучундра.
Оказавшись на обочине, я присел на корточки и провел ладонью по шершавому покрытию шоссе. Оно было теплым, не смотря на сплошную облачность – жаркое крымское солнце и через тучи припекало изрядно. Дорога уходила вниз серпантином, и с этой стороны склона все было иначе. Вместо густого леса торчали вдоль обочины свечки пирамидальных кипарисов и простирались редкие заросли можжевельника. Но главное, впереди было море. И я впервые за всю свою жизнь, глядел на него без малейшего содрогания. Никогда раньше мне не удавалось увидеть море так издалека, километров двенадцать до него было, не меньше. С учетом отсутствия ракетных платформ в этих глубоких, насыщенных сероводородом водах, мы были в недосягаемости для биотехов. А красота была сказочной. Все ландшафты в моей жизни были более или менее плоскими, ничего выше Горы Циклопов, едва превышавшей шестьдесят метров, мне
